"В плену"

- Ну, дальше как? Котелок так и не удалось стянуть?
- Нет, боялся. Знаешь, как они карают за это! Узнают, кто что украл у кого - тут же расстреляют!
- А если нет? - спросил я.
- Всех под наказание! Если не найдут. Ох, они не любят воровство!
- Рассказывай дальше, - просят другие.
- Ну, вот, они нас погнали. А дело было в октябре месяце 1941 года (В плен же попал он 9 октября или между 9-17 октября, как уверяет он). Идем вот, видим: скирд. Рожь! А народу много, можно сказать, растянулись километров так на семь! А пока подтягиваются до последних, мы решили oбмолотить эту рожь. Я набил полную сумку из-под противогаза. Знали, что скоро должна быть остановка и припасаем: кто тащит полено, а кто и солому.
- А на что полено-то? - перебивают рассказчика.
И я спросил его об этом же. Ведь идти и днем и ночью, голодные, да еще тащить лишний груз - полено!
- Э, - говорит, - груз! Зато, у кого дрова - на остановке господин! Разожжет костер, а кто подходит: - "Дай, сварю картошку?" - Тот: - «Свари, да только пополам!» Ну и вот! А кто, может, и мясо? Конечно, конину. А мясо мы ели и в сыром виде. Идешь вот, через плечо повесишь конскую ляжку, и грызёшь.
Рассказчик едва заметно криво улыбнулся и сказал весело:
- И знаете! Вдруг я увидел своего! Саша, москвич, учитель! Да с ним ещё двое! Охраны было мало. Видим, где двое, где втроем, еще и маленькими группами, а то и поодиночке, наши стали разбегаться. Дело было в глухом лесу.
- Давай, - говорит наш учитель, - мы тоже дернем!
- Куда, - говорит один из нас. - Разве можно?
Трус такой был! Ну, мы его уговорили. Бросили свои полешки и - в лес! Никто из оставшихся и виду не подал. Отошли метров пятьсот. Видим - костер. Наши сидят! Мы тоже отошли немного в сторонку, разгребли снег - а сучьев осиновых и орешниковых много было! - и разожгли костер.
- И не боязно было так близко от дороги разжигать костры? - перебиваем мы, слушавшие рассказ.
- Уж и не знаю, почему небоязно было! То ли оттого, что все равно попадемся, то ли от чего другого. Нам лишь хорошенько поесть и вдоволь поспать! У одного из нас было немного картошки, У другого - конина. Сварили. А у учителя еще сохранился горох-концентрат. Тоже сварили. Нажарили рожь. Постелили затем солому закрылись плащ-палатками и - спать!
Просыпаемся - утро. А нас за ночь всех замело! Был буран. Пришли в деревню. А заходить боимся: как бы не всыпаться! Зашли на гумно. Ищем, что есть хорошего. Съестного, конечно. Но кроме ржи - ничего! Видим - сушильня. Она еще недавно, видимо, топилась: было в ней тепло. Решили здесь переночевать. Притащили изрядно ржи снопами, посушили, намолотили и - в сумку. Недалеко - другое гумно. "Может, что можно найти получше?" - посоветовались мы. Пошли, а там сторож!
- Вот что, ребята, - говорит он нам. - Чем бродить по задам, идите в сторожку. - И указал, куда. - Там есть картошка, котёл, сварите и ешьте, сколько хотите! Там и переночуете. А немцев не бойтесь: они сюда никогда не заглядывают.
Так и сделали. В сторожке две половинки: в одной полно картошки, в другой - чисто. Мы сварили и поели, аж дышать стало тяжело! Но спать там не пришлось: набилось полно народу, опять же наша братва! Спали мы в бане, куда так же указали дорогу. Живём так. Тут раньше совхоз был. "Алексино" называлась деревня. В деревне той был большущий клуб в три этажа! Нам сказали, что там сейчас пусто, то есть имеется место. Пришли, верно, второй этаж был пуст. Соломы чёрта-с-три! Живём вчетвером. Напротив появились еще три жильца «нашего брата». Галанка, что надо, с плитой! Имеется духовка. В духовке мы всё время жарили картошку. А пока картофельное пюре поспеет, на каждого брата успевали нажарить штук по 40 картофелин, налопаемся и лежим.
Жили так около месяца. В это время тот учитель нашёл себе квартиру. Он все ходил туда и хлебца доставал. А я не ходил, стеснялся. Из клуба рояль притащили. На ней Сашка-москвич играл. Чудак был такой! Поет хорошо, рассказывает всякое.
Однажды те трое, что пришли после нас, ушли в деревню. По квартирам. Я стал готовить кушанье, дрова. И вдруг слышим:
- Русь, ком!
- Немец! - мелькнуло мигом в голове.
А там, не успели опомниться, солдаты! Поймешь и по-немецки, когда дуло автомата наставлено на грудь! Автомат заставит понять всё! Я ж босой, без шапки, рубашка нараспашку, без шинели. Кое-как объяснил знаками, чтоб пустили одеться, обуться. Отпустили. Забрал всё. А что, если попытаться спрятаться? - подумал я. Пошёл в другую комнату - в шкаф! Слышу, уходят. Выхожу, а там другая партия спускается, с третьего этажа. Вот те на!
- Русь, ком! И опять против груди автомат, это, должно быть, айда или идём по-ихнему? Кто их поймет? Пошли. Собрали нас человек 20 или 22. А те трое, видимо, успели удрать: так и не пришли. По всей вероятности, они услышали, что явился карательный отряд. А буран, снег идёт - ничего не видно! Нас завернули в школу. Заперли в комнатушке и не выпускают. И оправлялись в одном углу. Вонище! Нас осталось на одного человека меньше: одного человека выпустили. Пришла какая-то баба и сказала, что он её сын.
Ночь проспали. А днём целый день возились. Убирали все комнаты. Под штаб, видимо. Чтоб, кричат, нигде ни пылинки! Пригнали ещё человек 150! Загнали в комнату побольше. Заперли. Ни лечь, ни сесть! Как вышел если - и место пропало. Хоть стой на ногах!
В этой комнатушке один тамбовский мужик рассказал, как они вдвоем жили в лесу. Указал место: лес, рига, в риге - землянка, а в ней закопано пудов 8 заготовленной ими картошки и с пуда - муки. Их выдал кто-то. Будь он проклят!
Живём в школе второй день - народу всё прибывает. Кушать надо. Иногда привозили картошку и бросали нам под ноги лопатами. Мы её собирали и ели. А бывало и так. Возьмут из нас человека четыре и в деревню под конвоем. Заходишь в хату. Немец кричит:
- Русь, пленные!
Хозяйка в страхе под автоматом или же из сочувствия к нам даст и хлеба, и картошки. А придёшь - поделишь всем.
И вот, оглянулось моё счастье! Меня назначили поваром! Варить картошку. А варили для всех на дворе. Нас, поваров, было 5 человек. Вечерело. Нас же никто не охранял. Я незаметно ушел, будто за дровами и прихрамываю: притворяюсь. Вот те на: на мою голову, как на грех, немецкий офицер!
- Русь, ком! - закричал немец.
Смотрю, идёт русская женщина. Говорю ей, чтоб она сбегала к матери той девушки, куда ходил наш учитель. Она тут же ушла и привела её. Она же теперь смотрит на меня, но не знает, кто я.
- Скажи, что я твой сын, - прошу знаками её.
- Кабы, - говорит, - предупредил, я бы сделала: кинулась бы к тебе на шею и другое. А сейчас?..
Но она всё же подошла к офицеру, показала слезы и попросила:
- Отпусти его. Он мой сын.
- Иди, - говорит вдруг немецкий офицер. - Смотри, болш нэ попадась!
Пришёл я к этой хозяйке. Дали мне крестьянскую одежду. В радостях и хлеба не взял, хотя и давали. А как ласково и с сожалением смотрела на меня девушка! Так и шепчут её глаза: "оставайся у нас!"
Нет, я пошёл. Я решил во что бы то ни стало найти землянку того тамбовского мужика! Ударился в лес. Нашёл! В риге так хорошо устроена землянка, с окном: наружу. Там и печка железная. И так всё хорошо замаскировано! Давай теперь на поиски той муки и картошки, про которые он мне говорил! В одной яме картошка, действительно, оказалась, а муки так и не нашел! В это самое время слышу:
- Тпру-у!
Кто-то подъехал, кричит:
- Эй, кто там есть? Есть кто там?!
Я долго не отвечал. После неоднократных окриков я подал голос и вышел. Русский.
- Я, - говорит, - за картошкой приехал. Если будешь тут располагаться, оставь её, не трону.
А у меня теперь, сознаюсь, не было никакого желания оставаться тут.
- Возьми, - говорю ему.
Сам же помог ему сложить картошку на повозку. Он мне предлагает ехать с ним в их деревню. Поехали вместе.
Доехали до перекрестной дороги, он мне и говорит:
- Иди вот в ту деревню. Назови такую фамилию (он мне её назвал). Тебе укажут. У нас и переночуешь. А я поеду в деревню Алексино. Картошку-то я пленным везу!
Он поехал в одну сторону, я пошёл в другую. Пришёл в указанную им деревню. Такой фамилии и сроду не бывало! Жители все лишь удивлялись этому обману. Вот же подлец-предатель! Он же, может, и выдал того тамбовского мужика, мелькнуло в голове. Тут у меня совсем поднялась буря гнева против своего же внутреннего гада!
Рассказчик не закончил свой рассказ, по госпиталю дали отбой. Все легли спать. Но мне не спалось. Я долго думал над рассказанным из жизни пленных, вспомнил о "гадах", про которых говорил этот рассказчик. Я и сам видел, уже при наступлении, таких предателей-гадов как в деревне Лесютино, у Варшавского шоссе. Перед глазами проплывали старшина в немецком обличье, крестьянка-колхозница… Потом слышал про ездового у немцев, тоже русского, который стал таким же предателем-грабителем... А затем, не помню когда, уснул. И утром все еще был под впечатлением рассказанного. А правда ли всё это?

С.М. Кушаков
15 января 1943 г.