"В кавалерии"

Разговор зашёл о службе. Сосед мой по койке тоже был, оказывается в кавалерии. Но по его рассказам он еще не познал всю тяжесть службы в кавалерии. Он, как говорит сам, не драил до блеска всякие железяки на оголовьях, седлах и других всевозможных снаряжениях. Но все же успел вкусить немногое, но достаточное для оправдания того, что он сказал:
- Не дай бог служить в кавалерии. Ну ее к чёрту!
Но он служил в кавалерии только в войну. А я? Я - кадровый кавалерист, служивый. Мне уж стало входить в привычку всё это, знаешь. И как будто уже не замечал ничего особенного, что новичку показалось бы очень нежелательным и противным с точки зрения культуры. Но все же и меня эта самая служба, Уставы кавалерии задевали и меня за живое. Представляешь, как однажды меня не приняли в кандидаты партии. И все это через коня! Вот расскажу, погоди, и ты со мной согласишься.
...Однажды на уборке лошадей я заметил, что мой конь - маленькая Роза - стоит на коновязи, и такая невеселая, грустная! Я, конечно, сразу заметил, что с моей Розой что-то случилось. Я ж кавалерист! Я и говорю нашему сержанту Поединову:
- Товарищ сержант, Роза что-то невеселая.
Сержант не обратил на это никакого внимания.
- Мало ли, - говорит, - какая лошадь нездоровая! Я ж не знаю, чего ей захотелось?
И все! Я её чищу, расспрашиваю, почему она сегодня такая невеселая и повесила голову? Почему не лезет ко мне лизаться?
Я трогаю её при этом за мордочку, глажу. Но все мои усилия развеселить её напрасны! Прихожу на вечернюю уборку, она ещё пуще загрустила, ещё ниже опустила голову и даже не посмотрела на меня! Я опять к тому же сержанту! Докладываю. Он мне говорит:
- Я не врач!
Приходит ветинструктор Анисимов. Он посмеялся:
- Спроси, почему она загрустила? Может, кого заприметила?
Раз такое дело, думаю, авось, пройдет! А на душе неспокойно. Утром встаю. Дневальный говорит:
- Роза вся извалялась и подняться не хочет.
Она заболела всерьез! Еле-еле мы с ней доплелись до ветчасти. Она аж качается, как пьяная. И слезы на её глазах, и глаза красные-красные!
Фельдшеру я сказал, что вот 2-й день, как я заметил, конь совсем приуныл, а сегодня уже совсем легла и сюда идти не хотела. Как потом я узнал, затаскали и того сержанта Поединова, и командира взвода, и ветинструктора за халатное отношение. Почему, дескать, боец доложил своевременно, как и следовало ему поступать, а они не обратили на это внимания!
У меня были все оправдания в невинности, в несвоевременной доставке лошади в ветчасть. И дело не в том, что затаскали виновных. От них мне за это попало. Почему, говорят, не сказал, что лошадь болеет второй день? Бухнул же, - говорят, - второй день!
- Кто бы знал, если б сказал, что сегодня только и заболела?!
Дело не вовсе в этом. А в том, что эта самая история задержала меня от вступления в кандидаты партии.
Всё было готово, всё оформлено.Вот уже и все вопросы перестали задавать. Осталось лишь голосовать. Но должен я сказать, что первым вопросом ко мне был: почему моя лошадь оказалась грязной и почему заболела? А теперь я перед самым голосованием слышу майора Парджикия:
- По-моему, пока отложить. Не отказать, а именно отложить, пока не вылечится лошадь, и он не докажет, что и его лошадь на очередной выводке окажется чистой.
И верно, отложили! Хотя они и сами сознавали, что все поступки мои говорят за меня. Я поступил по Уставу правильно. Но факт остался фактом, отложили. И вот это всё через коня! Что ж, кавалерист! Отвечай!
Вот так я и остался вне партии. Конечно, после уже был бы уже. Меня все почти негласно считали кандидатом в партию, посещал все партийные собрания. Парторгом был у нас бывший наш политрук Бузань, потом он был уже старшим политруком. Так он меня считал за партийного и все задания его выполнял, как партийный. А потом, когда я напомнил, что я не утвержден, он было удивился, а потом с улыбкой сказал, что всё это будет улажено. Верно, вскоре утвердили. Но потом обстоятельства сложились так, что я так и остался опять непартийцем. В бою меня ранили и увезли в санбат. Документы так и остались не полученными. Потом же, находясь в тяжелом положении в течение нескольких суток, может, и недель, не мог обратиться через начальство полевого госпиталя и затребовать партийный документ. Потом лишь, находясь на излечении в госпитале города Москвы затребовал, но было уже поздно. От однополчанина тов. Подколзина получил из Иранской границы письмо, что штаб нашего полка в дни моего же ранения в августе месяце 1942 года был разбит, парторг старший политрук Бузань убит, документов найти невозможно...
Уж как только не мучился я с этими конями! Через них и взыскания получал! Но уж этот случай так тяжело ранило меня душевно, что и в век не забудешь! Причём же, думаю, лошадь, когда я душой и телом истинный патриот-партиец! К тому же, я не был виновен в том, что заболела лошадь. А из-за лошади все и вышло «в дышло». И я остался вне партии.

С.М. Кушаков
27 февраля 1943 года